К вопросу о самоуважении — эссе Джоан Дидион
Перевод важного эссе Джоан Дидион
Однажды в период писательского застоя, я размашисто написала на развороте своей записной книжки: “Невинность закачивается вместе с избавлением от иллюзии, что ты себе нравишься”. Пусть сейчас, несколько лет спустя, я поражаюсь тому, как скрупулезно мой ум запечатлел каждую деталь, горечь того конкретного провала я помню с унизительной ясностью. Это касалось потери самоуважения.
Меня не взяли в Phi Beta Kappa. Этот провал едва ли мог быть менее предсказуемым (мне попросту не хватило баллов), однако это выбило меня из колеи. По некоей причине я возомнила себя Раскольниковым от мира науки, любопытным образом не считаясь с причинно-следственными связями, которые останавливали других. Хоть ситуация на тот момент и казалась трагедией, подобной провальной попытке Скотта Фицджеральда возглавить «Треугольник», день, когда меня не взяли в Phi Beta Kappa, все же ознаменовал утрату чего-то, и слово «невинность» отлично подойдет, чтобы это описать.
Я потеряла убежденность в том, что для меня всегда будет гореть зеленый свет, блаженную уверенность, что те весьма пассивные привилегии, благодаря которым я получала одобрение, будучи ребенком, автоматически обеспечивали меня не только ключами от Phi Beta Kappa, но и счастьем, признанием и любовью достойного мужчины (в идеале — чем-то средним между Хамфри Богартом из Касабланки и одним из Мерчисонов во время кампании). Я потеряла трогательную веру в фетишистскую силу хороших манер, чистых волос и подтвержденных по шкале Стэнфорда-Бине способностей. Эти сомнительные талисманы и оберегали мое самоуважение, и в тот день я встретилась с собой в полном замешательстве, будто наткнулась на вампира без четок из чеснока в руке.
Хоть и принять себя нелегко, все равно что пытаться пересечь границу с чужими документами, сейчас мне ясно, что для настоящего самоуважения это необходимо.
Вопреки расхожим банальностям, самым страшным видом обмана остается самообман.
Чары, которые срабатывают на других, здесь рассеиваются, пока ты продолжаешь встречаться с собой на освещенных со всех сторон задворках собственного подсознания: здесь не сработают ни победоносные улыбки, ни изящно выведенный список благих намерений. С отчаянным проворством карточного афериста, который втягивает Бэта Мастерсона в игру, ты претенциозно тасуешь карты, в безуспешной попытке прорваться сквозь меченые — ты добр по неправильным причинам, за очевидной победой не стоит реальных усилий, а внешне героический поступок на деле оборачивается постыдным. Мрачная правда состоит в том, что самоуважение никак не связано с одобрением окружающих — ведь их, в конце концов, достаточно легко ввести в заблуждение.
Не имеет это отношения и к репутации — которая, как Ретт Батлер сказал Скарлетт О’Хара, людям мужественным не нужна.
Жизнь без самоуважения, с другой стороны, похожа на невольное наблюдение за бесконечным любительским фильмом, который документирует твои провалы, как реальные, так и надуманные, с новыми эпизодами для каждого просмотра. Здесь ты разбила стакан в приступе злости, там — перекошенное от боли лицо Х; сразу в следующей сцене — ночь, когда У вернулся из Хьюстона, — смотри-ка, как ты сплоховала.
Жить без самоуважения значит лежать без сна ночи напролет, когда ни теплое молоко, ни фенобарбитал уже не помогают, и неприятные воспоминания оканчиваются подсчетом своих грехов. Ожидания не оправданы, обещания изощренно нарушены, таланты необратимо растрачены в праздности, или от малодушия, или от легкомыслия.
Как бы долго мы это не откладывали, все заканчивают лежащими в одиночестве в заведомо неудобной кровати — той, что выбрали для себя сами. Уснем мы или нет зависит от того, уважаем мы себя или нет.
В разрез с нашими представлениями, встречаются люди, кто едва ли способен на самоуважение, но при этом спит спокойно, совершенно ничего не подозревая, и те, кто полагает, будто самоуважение связано с отсутствием булавок в нижнем белье. Весьма распространено суеверие, что «самоуважение» — это что-то вроде заклинания против змей, что-то, что охраняет райские сады своих обладателей, держит их подальше от странных кроватей, двусмысленных разговоров, и неприятностей в целом. На самом деле, это не так. У самоуважения нет ничего общего с публичной стороной жизни. Оно подразумевает внутреннее согласие вместо хлипкого перемирия.
И склонный к суициду Джулиан Инглиш из «Свидания в Самарре», и изворотливая Джордан Бейкер из «Великого Гэтсби» кажутся едва ли способными на самоуважение, однако вторая им обладает. Овладев в совершенстве женским талантом приспосабливаться, Джордан создает собственный мирок и не собирается ставить его под угрозу: «Я ненавижу беспечных людей», — говорит она Нику Карруэю. — «Для аварии нужны двое».
Подобно Джордан Бейкер, люди, обладающие самоуважением, обладают и смелостью принять свои ошибки. Они знают цену вещей. Если изменяют, то потом не пускаются в бега, потакая нечистой совести, а вымаливают прощение у обманутых супругов. Они не исходят глупыми жалобами на несправедливость, не теряются, когда их призывают к ответу. Возьмем, к примеру, написание сценариев. Если они делают работу спустя рукава и предпочитают коротать время в баре, то потом не жалуются, что «Дневник Анны Франк» получил кто-то другой.
Говоря короче, люди с самоуважением демонстрируют определенную твердость, нечто вроде «морального стержня». Они проявляют то, что одни назовут характером, который, хоть и предпочтителен по умолчанию, зачастую уступает место сделкам с совестью.
Зыбкость его авторитета основана на заблуждении, что это распространяется только на некрасивых детей и американских сенаторов, сходящих с гонки по переизбранию, желательно в праймериз. На самом деле, характер является волевым принятием ответственности за свою жизнь и источником самоуважения.
В самоуважении хорошо разбирались наши деды, независимо от того, обладали они сами этим свойством или нет. В них с юности был заложен определенный тип самодисциплины. Они знали, что в жизни придется делать вещи, которые не особо хочется делать, отбрасывая страхи и сомнения, и выбирать между доступными удобствами и возможностью, пусть и призрачной, получить больше. Когда в девятнадцатом веке Китайский Гордон надел белый костюм и отправился осаждать Хартум, это вызывало уважение, но подвигом не казалось. Путь к свободным землям в Калифорнии был полным сложностей и даже смертей, однако никто не считал это несправедливым. В дневнике от 1846 года двенадцатилетняя эмигрантка по имени Нарцисса Корнуолл хладнокровно отметила: «Отец был увлечен чтением и не заметил, что дом наводнила толпа индейцев, пока мама не заговорила об этом». Даже не имея ни малейшего представления о том, что именно сказала мама, ты не можешь не быть впечатлен этим происшествием: читающий отец, врывающиеся индейцы, мать, подбирающая слова, которые не вызвали бы излишнего беспокойства, и должным образом описавшая событие дочь, заметив к тому же, что «к счастью для нас» индейцы не были настроены враждебно. Индейцы попросту являются частью общей картины. В том или ином смысле, так происходит всегда.
Это подтверждает мысль о том, что у всякой ценности есть цена.
Люди, которые себя уважают, по своей воле принимают риск, что индейцы окажутся враждебными, что предприятие обанкротится, что брак не обернется каждодневным праздником. Такие люди инвестируют в себя; они могут не принимать участия вообще, но когда решаются, то знают: игра стоит свеч.
Этот тип самоуважения называется дисциплиной, привычкой ума, которую нельзя подделать, но можно терпеливо развивать и отрабатывать. Однажды мне предложили надеть на голову бумажный мешок, чтобы успокоиться. Для этого есть физиологическая причина, какое-то свойство кислорода, однако психологический эффект действенен сам по себе: чертовски трудно продолжать разыгрывать Кэти из «Грозового перевала» с пакетом из Food Fair на голове. Так же происходит и в мелочах, самих по себе незначительных; только представьте себе обморок, направленный на привлечение внимания, в холодном душе.
Однако эти мелочи ценны потому, что они отражают вещи значительные. Сказать, что битва при Ватерлоо была выиграна на спортивных площадках Итона, — не то же самое, что сказать, что Наполеона спас бы ускоренный курс игры в крикет. А представьте, каково было бы устраивать званые ужины среди лиан, украшенных мерцающими свечами. Это сродни ритуалу, призванному напомнить нам, кем и чем мы являемся. Чтобы не забывать об этом, нужно хорошенько это усвоить.
К лучшему или худшему, овладеть чувством собственного достоинства, подразумевающим самоуважение, в перспективе означает овладеть всем: возможностью любить, ненавидеть и оставаться безразличным.
В противном случае ты оказываешься наедине с собой, не будучи способным ни любить, ни оставаться безразличным. Если мы сами себя не уважаем, то мы обречены презирать тех, кто находит силы общаться с нами, едва ли замечая наши непростительные слабости. С другой стороны, мы часто попадаем в рабство к любому, кто встречается на нашем пути, обреченные жить с мыслью, что окружающие заблуждаются на наш счет, ведь наше представление о себе несостоятельно. Мы обманываемся, полагая, что делаем доброе дело, заставляя себя угождать другим. Однако это представление об эмпатии ложно. Конечно, для каждой Франчески найдется свой Паоло, а для Бретт Эшли — свой Джейк: слишком абсурдных ролей не бывает.
Отдавая себя на милость тех, кто может вызывать исключительно презрение, мы разыгрываем роли, заранее обреченные на провал, и каждая порождает отчаянную необходимость предугадать и принять следующее требование, которое нам выдвинут.
Это явление известно также как самоотчуждение. В запущенных случаях мы не походим к телефону, потому что кому-то может понадобиться что-то. Мысль о том, что мы можем отказать, не рискуя утонуть в самобичевании, кажется невероятной. Каждый акт требует слишком много, треплет нервы, истощает волю, и крохотная угроза вроде неотвеченного письма порождает вину столь непропорциональную, что чужое благоразумие становится предметом пересудов среди знакомых. Великая, исключительная сила самоуважения способна наделить неотвеченные письма тем весом, которого они заслуживают, освободить от ожиданий перед другими, вернуть нас себе. Без этого конец известен: ты сбежишь в поисках себя, но там уже никого не будет.
